Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония] - Николай Леонов

Даша тоже не пила, проснулась в ней бесстрашная Паненка, покуролесила минуток пяток, да и завяла, съежилась. Меру надобно знать, не девочка. Страх, который она пыталась подавить в себе, сейчас вырвался из потаенных углов, кольнул больно и не уходил больше. Даша сидела в кресле напротив Лехи-маленького, баловалась папиросой, наблюдала за происходящим, все чаще смотрела на дверь, вот-вот откроется. Даша все примечала. Сынок незаметно от водки отказался, сел ближе к двери. Веселье он только изображает, муторно парню. Наверно, решает, сорваться или не рисковать? Сейчас стрельнет в дверь, и с концами. Кто его догонит? Хан и ухом не поведет, Леха браслетиками к креслу пристегнут. Анна не в счет, а я не побегу. Хан непонятно себя ведет, выпил крепко и с Анны глаз не сводит, словно нет для него серьезней дела, как очаровать эту немочку недобитую. Не нервы у него, а неизвестно что. Может, в уголовке лекарство хитрое дают? Выпил капли — ни страха тебе, ни волнения. На какой фарт мальчонка рассчитывает? Даша смотрела на Хана с любопытством. Он танцевал строго, не вихлялся всеми суставами, как у блатных принято, Анну держал крепко, не тискал, вел спокойно и ровно, слегка касаясь ее виска губами. Оценив все это, Даша почувствовала зависть и от зла подумала: что же вас, милиционеров, не учат, как танцевать с нами надо?

Патефон всхлипнул и умолк, Хан чуть склонил голову, подвел Анну к дивану, посадил рядом с Сынком.

— Жизнь одна, живите, голуби, — сказал Леха-маленький грустно, опомнился, сплел матерную тираду и закончил: — Вот освободят меня, я вам устрою танцы.

— Хан, — Сынок улыбнулся, — отстегни ты хорошего человека…

Хан повернулся к Лехе-маленькому, тот приподнялся вместе с креслом и забормотал:

— Не думай даже, мне так сидеть следует. Конечно, не оправдаюсь, но послабление…

Сынок подскочил к нему, влил в рот стакан водки, закупорил огурцом.

— Хан, милый ты человек, — Сынок остановился посредине комнаты, картинно подбоченился, — где же тебя так лихо плясать научили?

— Очень хорошо танцуете, Степан, — Анна покраснела и опустила глаза.

— В танце, как и в жизни, все от женщины зависит, — тихо ответил Хан, и странно было видеть на его бронзовом лице улыбку. — Танцевать меня мама учила, она у нас из благородных была.

— Мама? — Сынок помял губами забытое слово. Давно никто не говорил «мама», коротко рубят — «мать», сильно поддав, бормочут — «матушка».

Простое теплое слово, произнесенное здесь дважды, заставило всех замолчать. Казалось, пропал сивушный запах водки и кисловатый папирос, пахнуло свежим утром, сеном, молоком и лаской.

Дверь открылась бесшумно. Сынок был так напряжен ожиданием, что первым увидел, как на пороге, прислонившись к косяку, застыл человек в коричневой тужурке с галунами, роста среднего, лет пятидесяти.

— Я твоего имени не называл, — сказал Сынок, поднимаясь.

Леха замычал нечленораздельно, пошел к двери, волоча за собой тяжелое кресло.

— Надеюсь, не помешал, любезные? — не обращая на Сынка внимания, не обращаясь ни к кому конкретно, спросил швейцар. — Развлекаетесь? Это хорошо, человек рожден для веселья. — Он вошел бочком, налил себе стопку, выпил.

Анна было глянула с ненавистью, но тут же, опустив голову, выскользнула в коридор. Даша не шелохнулась даже, выпустила струю дыма, разглядывала кончик папиросы. Леха опустился в кресло, тряс жирными щеками, хотел сказать, но у него не получалось. Швейцар, ни на кого не глядя, стоя закусывал. Хан налил себе стопку, выпил, хрупнул огурцом и отошел к окну; мол, меня это вообще не касается.

— Чего всполошились? — Швейцар жевал, вытирал лоб ладонью. — Отдыхайте, я за документиками зашел, для милиции требуются на прописочку.

— Степа, на выход, нас тут не поняли, — Сынок шагнул к двери. — Документов нет, обобрали нас людишки добрые. Ты, мил человек, скажи, сколько с нас причитается? Мы расплатимся и уберемся, чтобы не подводить гостеприимное заведение. Тебе сколько?

— Остынь, Сынок, не прикидывайся дурнее глупого. Придет срок, предъявят тебе счетец, не торопись. — Швейцар одернул тужурку, повернулся к Хану. — Пойдем, парень, разговор есть.

Хан кивнул, двинулся молча к выходу, но его перехватила Даша.

— Степан! — она указала на Леху-маленького, который ждал покорно своей участи.

Хан походя отомкнул наручники, бросил их Сынку и молча вышел вслед за швейцаром. Потрусил за ними и Леха-маленький.

— Кто такой? — спросил Сынок.

— «Кто такой», — передразнила Даша. — Хозяин заведения. Корней.

— Плюнуть не на что, — и для наглядности Сынок длинно сплюнул в угол. — Корней! Скажи еще — Наполеон… либо… — он повернулся к Даше резко. — Корней вот! — Сынок растопырил руки, поднял над головой.

— Дурачок глупенький, — Даша похлопала его по щеке и вышла.

Константин Николаевич Воронцов побрился, вытер лицо одеколоном, надел чистую рубашку. Он сел на подоконник, выглянул на улицу: не так парит, как вчера, но в пиджаке сопреешь. Положил браунинг в карман брюк, шагнул, пистолет неловко бултыхнулся. В заднем кармане тоже нельзя, без пиджака видно больно. Воронцов подбросил пистолет на ладони, постоял в нерешительности. Может, оставить? На кой ляд он нужен? Затем с тяжелым вздохом надел пиджак, опустил во внутренний карман и пошел к Мелентьеву.

Субинсоектор, как обычно, восседал за совершенно чистым столом, поглаживал пальцами его полированную поверхность, изображая бездельника, благодушествовал.

— Лодыри прикидываются тружениками, работяги бездельниками, человек из себя вечно чего-то изображает, — сказал Воронцов, закрывая за собой дверь.

— А вы идите, Костя, отдыхайте с чистой совестью. — Мелентьев снял со стола пылинку. — Топаете вы на свидание — и прекрасно, не прикидывайтесь, что идете по делу.

— А я и не прикидываюсь, — Костя сел у стола, — а совесть грызет, угадал. Я замечаю за собой, нечистая она у меня, — он глянул на часы, отставив далеко руку.

— Вы при девушке-то так руками не размахивайте, часами бахвалиться не следует.

— Я знаю, почему совесть моя шебуршится, — Костя покраснел, насупил ниточки бровей.

— Ясное дело, — перебил Мелентьев. — Стыдно вам старым сыщиком командовать. У вас нормальная совесть, Константин Николаевич. Забирайте ее и идите себе на свидание, рекомендую «Савой». Забыл, старый дурак, вы взяток не берете, на зарплату только до швейцара в «Савое» дойти можно.

— Нервничаешь, товарищ субинспектор? Может, мне не уходить? Что-то ты сегодня с самого утра не в себе?

Мелентьев вышел из-за стола, заложил руки за спину, хрустнул пальцами.

— Завидую вашей простоте, ясности мышления. Сам-то я, как известно, воспитания буржуазного. Вот и путаюсь, как мальчик в соплях. — Мелентьев взял Воронцова под руку, вывел из кабинета, закрыл за ним дверь.

Костя Воронцов угадал: субинспектор нервничал. Дело в том, что к утру он пришел к мысли довольно очевидной. Когда Сурмина и Батистова из бильярдной к Корнею через проходные дворы вели, то неопытных сотрудников наверняка заметили. Узнав, что за гостями тянулся хвост, Корней нехитрую комбинацию с побегом разгадает. Он начнет думать, кто из двоих из милиции, и, вполне возможно, за опознавателем пошлет. А кто лучше старого Савелия уголовный мир знает? Никто. Придя к такой мысли, субинспектор накинул на себя одежонку старенькую, несколько нужных вещичек всегда в шкафу держал, и быстро отправился в Марьину рощу к давно ему известному дому. Квартала Мелентьев не дошел, идут двое, один маленький, другой — лоб здоровенный, он еще успел в подъезд втиснуться, мимо Савелий прошмурыгал. Мелентьев к здоровому мужику пригляделся и Леху-маленького узнал.

Субинспектор за ними до гостиницы «Встреча» дошел без приключений. Леха только у дверей оглянулся, но старый сыщик в тот момент уже стоял в подворотне. Он вернулся в кабинет, распорядился навести справки о хозяевах гостиницы и к обеду о постоянных обитателях заведения знал уже многое.

Анна Шульц — фикция, хозяин, конечно, Корней. И исчезнувшая было Паненка объявилась. Мелентьев ее без труда узнал в горничной Даше Латышевой. Он подобрал на нее имевшийся материал: ничего конкретного, прямых показаний на девочку нет. Корней тоже чист, к гостинице и подступиться не с чем. «Встреча» функционирует два года, сколько же там интересных людей перебывало? Однако из «висячек» — так в уголовном розыске называли нераскрытые преступления — ни одна к Корнею не подходит. Мелкие кражи, уличные грабежи, убийство в пьяных драках, все это Корнею не к лицу, он не станет размениваться. Значит, затаился, готовится, а пока принимает гастролеров, тянет с них помаленьку. Где-то он Паненку подобрал, для чего девчонка ему понадобилась? Все это обдумывал Мелентьев, хотел уже Воронцову доложить, но решил повременить. Начнутся шум, беготня, разговоры, совещания, а тут деликатный подход требуется. «Пока мне на шею с указаниями и сроками не сели, я обмозгую не торопясь», — решил субинспектор.